Обложечка

Многих любителей почитать в транспорте раздражают ребята, норовящие рассмотреть обложку или заглянуть в книгу. При этом, прочитав название, они обычно корчат рожицу знатока: мол, такую дрянь мы не читаем, то ли дело последние «Похождения мопса в собственном сиропе» Гарри Гонцова!

Я читаю книги с помощью навигатора (а радио слушаю через фотоаппарат), поэтому такие деятели меня не беспокоят. К тому же, большая часть чтения — на английском. В любом случае, читатели могут взять картинку, которую я специально нарисовал, и сделать себе универсальную «суперобложку» для чтения в метро.Кстати, я бросил курить без помощи автора «Лёгких способов». Поэтому сказать о его книгах ничего не могу.

Конунг

И пошёл дождь. Капли звенели по доспехам, каждая рассыпалась тысячью брызг. А вниз, на землю, стекала розовая вода. Война окончилась ночью.

Знамёна на копьях отяжелели, и флагштоки лагеря уставились в небо, словно чёрные обугленные рёбра. Воины молчали, и оттого звон капель становился всё громче. Больше не надо воевать.

Только вокруг королевского шатра не слышно ничего. Даже плач воронов, уже слетевшихся на пир ночной битвы, потерялся среди падающих на людей капель и дыма угасающих факелов. Вечером лагерь снимут.

И незачем больше здесь быть. Уйти, забрав своих мёртвых. Им не нужна эта земля, как не нужна она больше и живым. Останутся лишь вороны и звенящее металлическое эхо. Оно уже здесь, несётся шёпотом над остриями пик: «Король мёртв».

Война окончилась ночью. «Король мёртв». Сокрушающая любую волю сила теперь свободна — король мёртв. Этой ночью умирали зря — король мёртв.

Тогда в небо взметнулись мечи. Вода потекла по лезвиям, по железным рукам, очищая их, унося в землю сладкий привкус ночного боя. Огромные лагерные костры заплясали на клинках, а солнце всё не всходило. Король мёртв.

...Никто не видел, как погас последний костёр. Города и замки встречали новость молча. Король мёртв. И загорались поминальные огни, и летели в небо искры, а навстречу им падали слёзы дождя.

Долго ещё возвращались ладьи, что способны переплыть любое море — корабли, которые владели океанами. Под намокшими от дождя парусами они приходили домой и узнавали. Король мёртв. Война окончилась.

...Они снимали лагерь. Они забрали своих. Они погибли. Они победили. Когда над копьями прокричали вороны, они ещё не знали, что король мёртв.

И пошёл дождь.

Корабль-призрак

Холодная ночь. Огромный океанский лайнер полным ходом идёт на юго-запад. Возвышающаяся над волнами громадина освещает палубными огнями пенящуюся воду вокруг себя, остальной же мир вокруг судна погружен во тьму: виной тому новолуние и ледяная, колкая дымка — свидетельство присутствия в этих водах чего-то гораздо более внушительного, чем самый большой пассажирский лайнер, когда-либо построенный людьми. Это мельчайшие ледяные пылинки образуют вокруг носовых огней волшебный ореол, который завораживает взгляд. Где-то рядом — айсберги. В сравнении с ними корабль представляется жалкой скорлупкой, брошенной на произвол средь ледяных полей.

Далеко позади остался Саутгемптон — порт приписки, дом, родной английский берег. Впереди — Америка. На мостике стоит человек. Одного лишь взгляда достаточно, чтобы узнать в нём опытного морского волка — седая голова, мужественное волевое лицо, окладистая борода... Он много лет прослужил своей компании, и вот теперь, на заре нового века, получил в руки самый совершенный и дорогой корабль в мире. Казалось, в свои 62 года он давно не верил в сказки, но иначе как сказкой назвать всё происходящее было нельзя. Ко всему, что касалось корабля, были применимы только слова «самый» и «лучший». Самый большой, самый быстрый, самый дорогой, оснащённый лучшими двигателями и самыми последними техническими новинками. Человечество вступило в новый век, и корабль стал воплощением людских надежд и технического могущества. Судно не сходило со страниц газет уже за много месяцев до своего первого плавания. Журналисты наперебой сыпали цифрами, которые до сих пор кажутся невероятными. Гул церемонии проводов, казалось, всё ещё стоял в ушах капитана, хотя на мостике стояла тишина — двигателей отсюда было практически не слышно. В порту собрались тысячи зевак, желавших поглазеть на ставший знаменитым ещё до рождения лайнер и на его не менее знаменитых пассажиров. Ведь право подняться на борт и занять лучшие каюты заслужили самые богатейшие люди планеты. Уж в чём-чём, а в одном капитан был уверен — в рейсе его будет окружать самое изысканное общество. И эти люди получат за свои деньги тот комфорт и сервис, которые только можно себе представить. Они взяли с собой на борт свои вещи, свои автомобили, своих домашних животных. Их обслуживает лучшая команда во всей Англии, а то и во всём мире. Всё-таки трудно поверить, что это — не сказка, это — его корабль... Огромный и надёжный, настолько большой, что качка практически не чувствуется. Да и что ему качка — ему, выходящему в море уже почти полвека!

Но всё же что-то омрачает мысли седого капитана. Где-то в глубине смутные опасения точат червём душу. На строительстве судна погибли люди. Дурной знак для моряка. При маневрировании в порту Саутгемптона был момент, когда корабль чуть было не столкнулся с американским лайнером — зазевались на буксирах, команды которых были непривычны водить суда такого размера. С берега ничего не заметили, но событие малоприятное. Впрочем, к чёрту приметы! Какие суеверия могут быть в век технологий? Корабль был обречён на славу, и определённая доля этой славы достанется его первому капитану.

Но беспокойство не покидает его. Пожалуй, надо освежиться. Капитан поднялся на верхнюю палубу. Сейчас здесь никого, лишь ночной колючий ветер носится над судном, обжигая каждого, кто осмелится высунуться наружу. Но капитан рад ему. Когда-то ветер был лучшим другом моряков, но теперь было ясно, что эра парусников ушла навсегда. А сейчас ветер просто поможет прогнать прочь чёрные мысли. Капитан крепко сжал поручни. Далеко внизу — океан. Он повсюду, до горизонта, одинаково чёрный. Но горизонта почти не видно — небо над головой так же черно, и только тусклые мерцающие из-за ледяной пыли звёзды позволяют примерно предположить, где кончается одно и начинается другое. Капитан подумал, что каждая ночь поражает молчаливой мощью природы, служит напоминанием о том, как ничтожны и малы мы в этом мире. Эта мысль посещала его каждую ночную вахту, а сколько их было за эти годы! И каждый раз это ощущение чего-то незримо огромного рядом потрясает до глубины души...

Глубина. Нехорошее слово. Почему-то сейчас оно кажется особенно зловещим. Стоп, спокойно. Под ногами — не тысячи метров до дна, а всего десятки — до поверхности воды. Корабль надёжен, как надёжен и его капитан. Он пытается понять причину охватившего его волнения, и наконец понимает её. Но боится признаться себе в этом, ведь всё это кажется невозможным, бредом сумасшедшего!

Звёзды. Теперь звёзды будто отражаются в воде. Капитан вглядывается в ночь. По правому борту — словно какие-то огни. Что это? Никакого другого судна поблизости быть не должно. Неужели айсберг? Через мгновение становятся видны страшные очертания. Огромный чёрный силуэт широкой кормы, почти вертикально торчащей из воды! Вот уже различимы три гигантских гребных винта. Тонущее судно всё ближе. Огни на судне еле светятся, вот-вот погаснут, но видно, что они уходят далеко под воду... Чёрная корма уже так близко, яркие лампы большого корабля осветили её всю сверху до... до воды. Неужели на мостике ничего не видят! Надо немедля брать лево руля, иначе погибающее судно распорет нас, как консервную банку! Но руки будто примёрзли к перилам.

Кажется, теперь другой корабль находится на расстоянии вытянутой руки. Вдруг со страшным звуком, описать который невозможно, корма начинает опускаться под воду, всё быстрее и быстрее. Моряк видит, как с неё что-то падает. Люди. Люди всё ещё держатся за поручни, срываются, прыгают в воду. И все они смотрят на него. Прямо в глаза. Ужасный звук становится всё громче, и теперь к нему прибавляется скрежет — корабли столкнулись. Всё уменьшающаяся в размерах часть другого судна стремительно проходит вдоль правого борта, разрывая его обшивку. И теперь, глядя сверху вниз, капитан отчётливо видит название погибшего. Огромные белые буквы. «Титаник». И чуть ниже, поменьше размером: «Саутгемптон». Металлический скрип прекратился, и с громким хлопком корма «Титаника» скрылась под водой. Ни волн, ни водоворота. Не видно и людей.

Скорее вниз, стоп машины, SOS, шлюпки на воду! Но словно мгновенно постаревший на десяток лет капитан двигается как во сне. Или время вдруг потекло невыносимо медленно, и путь на мостик занял мучительные минуты... Никто не обратил внимания, как он вошёл. Нет сигнала тревоги, экраны светятся ровным светом, электроника сообщает, что всё в порядке. Компьютер ведёт судно прежним курсом, идеально точно поддерживая скорость. На радаре — ничего. «Сэр, с Вами всё в порядке?» Спасибо... Просто устал. Всё... хорошо.

Внезапно он разозлился на себя. Призрак «Титаника» преследовал его несколько последних месяцев. Слишком уж много совпадений было между легендой из прошлого века и его кораблём. Чересчур много. Но пропади оно пропадом, это сходство! В конце концов, его имя — Рональд Уорвик, а вовсе не Эдвард Смит. Его корабль — «Королева Мэри 2», а не «Титаник». Он служит в «Кунард Лайн», а не в давно несуществующей «Уайт Стар Лайн». И, чёрт возьми, проклятый корабль утонул 90 с лишним лет назад, и сейчас начало XXI века, а не XX-го! «Королева Мэри 2» почти на 80 метров длиннее, почти на 20 метров выше и почти в два раза шире. И этого «почти» вполне достаточно, чтобы призрак прошлого показался убогой шлюпкой по сравнению с ней — «КМ2» — верхом технического совершенства.

Капитан спустился в свою каюту. Кран брызнул ледяной водой, он ополоснул лицо. Из зеркала на него смотрит кто-то неуловимо знакомый. Это лицо он видел много раз на старинных фотографиях. Смит. Капитан «Титаника». Многие признавали значительное сходство между ними, но Уорвик всегда либо отшучивался, либо переводил разговор в другое русло — плохая примета. «Ты умер» — спокойно сказал он отражению. Ты утонул тогда, почти век назад. Тебе тоже было 62, но я проживу дольше. Гораздо дольше.

Теперь в зеркале снова Рональд Уорвик, и он улыбается. Через несколько минут настоящий сэр Уорвик идёт по палубам своего корабля, улыбаясь и кивая пассажирам. Это ведь словно город, и жизнь не прекращается здесь ни на минуту — в барах и ресторанах, в кинотеатре и ночном клубе. Многими палубами ниже готовят еду, стирают бельё — тринадцать сотен человек находятся в его подчинении, и все они трудятся на благо двух с лишним тысяч пассажиров.

Дверь с табличкой «Только для экипажа». За ней — узкая служебная лестница. Капитан торопливо спускается, останавливаясь, однако, перед каждым пролётом на долю секунды, словно боясь увидеть внизу воду... Вот и трюм. Светло, чисто и сухо. Ни малейших признаков столкновения.

Проклятье! Никакого столкновения не было. Это всего лишь призрак, выдумка! Впереди оставалась чуть больше недели пути, и сэр Рональд Уорвик совершенно точно знает, что приведёт свой корабль в порт назначения. А потом вернётся домой. Потом будут другие рейсы, и олимпиада в Афинах, где они с «Королевой Мэри 2» будут работать плавучим отелем. Капитан вернулся в каюту — всё же он действительно очень устал. Оставалось кое-что ещё...

Всё-таки надо завтра приказать закрыть чем-нибудь это панно в ресторане «Британия». Додумались тоже... Нарисовали не пойми что — вроде старую добрую первую «Королеву Мэри», но она так похожа на этом рисунке на «Мавританию», якобы замешанную в Той Истории. А некоторые пассажиры вообще уверены, что нарисован «Титаник». И эта картинка — размером с двухэтажный дом! Плохая примета...

Имена и названия подлинные, события вымышлены, все совпадения совершенно случайны.

Смотритель

А ведь я очень давно здесь. Почти сорок лет. Большую часть своей жизни я провёл тут, на Маяке. Этот был один из первых, я прибыл сюда ещё до завершения строительства. Работа кипела, народу было полно, не то, что сейчас. Все чего-то суетились, настраивали. Помню, попросил тогда сделать в моей комнате окно побольше. Они ещё отмахнулись — мол, важный проект, не до тебя сейчас, да и менять ничего нельзя. Ну, я сейчас и не в обиде, понимаю. Дело ведь большое затевалось — первый маяк в округе всё-таки.

* * *

Яркую точку Маяка видно издали. Да и вблизи это массивное сооружение вызывает какое-то особое чувство, словно даёт понять свою значимость. Все эти десятилетия Маяки были для нас действительно чем-то очень важным, без них немыслимы были дальние путешествия. Небольшие корабли так до сих пор и ходят от Маяка к Маяку, от точки к точке. Но скоро и это останется в прошлом, уйдёт, как ушли когда-то древние костры вдоль берегов — эти далёкие предки нынешних громадин. Технология убивает будущее. Все мы на борту не в первый раз, уже давно рассеялась пелена романтики, и Путешествие превратилось в обычную работу. Из рейса в рейс. Только Хэнкс до сих пор носится по кораблю с выпученными глазами, всё ловит эти романтические моменты неизведанного. А ведь третий год в команде... Иные уже через неделю забывали, что привело их во флот, это случалось нередко. И всё-таки странно, непривычно было каждый раз видеть эту перемену в человеке, когда напыщенность и торжественность куда-то исчезают, когда то, о чем мечталось всю жизнь, вдруг становится чем-то обыденным и даже обязательным... Человек угасает. Не сразу, не на глазах. Но всё же это очень сильно заметно. Не каждый выдерживал это — многие уходили после следующего рейса, а иной раз и после первого. Уходили серые, потухшие, уже, казалось, никчёмные. Быть может, самое страшное в жизни — это исполнение мечты. Когда она достигнута и гаснет, как скоро погаснут за ненадобностью Маяки. И никто не знает, куда идти дальше.

* * *

Потом испытания были. Чтобы, значит, работало всё по плану. Тут уж я среди первых, своё-то хозяйство назубок знал со времён чертежей ещё. Ну и корабли-испытатели, конечно, — снуют вокруг, мощность сигнала проверяют. Всё-таки приятно тогда было слышать это «Маяк, видим вас». Первое ещё «видим», не всамделешнее. Потом, конечно открытие, торжества. И первый корабль.

Смешно, я ведь даже не помню, как он назывался. Число, время — помню, а название ускользнуло. Понятное дело, можно в вахтенном журнале посмотреть, да только не хочется. Как бы сказку ту, память, не разбить. Пусть уж лучше без названия он остаётся, мой первый корабль. Остальное-то всё-таки помню, как вчера было. Только на радаре появились, я уже на связи. «С прибытием, как добрались?» Ну, и так далее. Даже про позывные свои забыл. Ох, и влетело же мне потом. Тогда-то контроль совсем другой был, только ведь начиналось всё. Вот в первую неделю работы замечание и схлопотал, за вольные разговоры. Положено ведь как: «Борт такой-то, я — Маяк. Доложите о прибытии» и всё тому подобное. Потом курс на порт им даёшь и всё, отбой. Конец связи. Хотя, вам-ли не знать... Вроде как получается, что я на пару минут капитан что-ли. Забавно.

* * *

Маякам доверяют всё. Корабль, команду, время. Случалось, что корабли проходили мимо маяка... по разным причинам. Ни один из них так и не был найден. Риск — это удерживало нас здесь, людей, смирившихся с исполнением мечты, но неготовых сломаться и уйти. Для многих это стало целью — увидеть точку, дойти до маяка, услышать голос смотрителя. Это необычные люди. Словно их отбирают специально, долго и тщательно отсеивая претендентов. Среди них нет людей отчаявшихся, хотя, кажется, только такой человек может сознательно принять решение провести жизнь фактически в одиночестве, словно в заточении на огромном Маяке. И самое интересное — они могли запросить себе смену, отпуск, уйти в конце концов... Никто из команды не помнит, чтобы смотритель когда-либо уходил. Разве что... но о смерти в рейсе никогда не говорят.

* * *

Потом-то уже валом повалили. Иной раз с десяток судов в день принимал, а уж что в порту творилось — так и вообще страшно подумать. Все эти погрузки-разгрузки, да взбалмошные пассажиры... Хотя я и был-то там всего пару раз. Здесь, на Маяке, как-то спокойнее. Особенно теперь. Маяк — он ведь сам по себе работает. Тут главное — детали вовремя менять, если износились какие-то. Сказать по правде, особого ремонта за всё это время и не требовалось. Так, подкрутить кое-чего по мелочам.Вот и получается, что основное дело — суда принимать да подсказывать, куда им от меня направляться.

В общем сейчас-то работы немного. Вот вы — первые здесь за пять недель. До того ещё недель семь никого не было. Значит, и сижу, в окошко всё в своё маленькое смотрю на закаты. Конечно, иногда с портом общаюсь. Но им всё больше не до меня, даже сейчас. Это ведь не пяток причалов, это — порт. У них работы всегда полно, даже если ни одного корабля поблизости не видать. Отправка-доставка и всё такое.

А что до окна — так уж какое сделали, всё равно вид прекрасный. Вечером, конечно, лучше всего. Здесь хоть и высоко, а океан внизу огромен. И звёзды, звёзды над ним... Если останетесь — обязательно посмотрите! Внизу, в порту, — совсем другой вид, не то, что у меня. Как солнце ближе к земле, так цвета все враз меняются. Сначала всё розовеет. Да-да, и вода тоже. Но самое красивое — когда только солнце скрылось, и у горизонта вода чёрная, и небо чёрное — и не отличить бы, что где, да только полоска света между ними. Посмотрите, обязательно посмотрите.

* * *

Кто знает, что будет, когда их не станет? Не хочется об этом думать, но это, наверное, будет похоже на то, как ломаются молодые, когда исполняется их мечта. Но в отличие от них, мы будем знать, что наша мечта далека от исполнения — она разрушилась. Когда погаснет последний Маяк, уже бесполезно будет надеяться снова поймать то очарование первых дней на корабле. То самое чувство, которое до сих пор испытывает Хэнкс. Чёрт возьми, ведь мы все ему завидуем!

* * *

Тут вообще всякое случается. Вот девять лет назад... Ну, вы люди хорошие, это вижу. Вам расскажу. Сам-то об этом не говорил никому, и запись в журнале не делал. Подумают ещё, мол, спятил тут совсем на Маяке в одиночестве-то... В общем, однажды пришёл корабль... не из наших. Я, главное, его первым увидел, а уж потом техника. Он из-за горизонта резко так появился. Чёрный, большой такой. Никогда, в общем, не принимал ничего подобного. И двигается довольно быстро, будто не на меня шёл, а мимо куда-то. Ну, тут я на связь. А что говорить-то, и не знаю. Радар только координаты показывает, позывных и названия нет. И то сигнал слабый какой-то. Думал, может, мусор какой — а он всё ближе. Ну, в оптику смотрю — точно, корабль. Всё-таки решил связаться. Спросить хоть, кто. А там — молчок. Я весь эфир прокрутил — тишина. Так он и прошёл мимо. Вот мне тогда все байки старинные и вспомнились про корабли-призраки. Этот-то чёрный, и молчит. И по прямой себе пилит, будто и не управляет никто. И всё-таки сомнение было — может, показалось... В общем, не стал докладывать никуда. Страшно стало. Отчего — не знаю.

* * *

Так они сидели долго — несколько человек из команды недавно подошедшего корабля и седеющий смотритель Маяка. Это была маленькая комната почти на самом верху, с небольшим окном, на которое жаловался старик. Теперь они его понимали — здесь нужно окно во всю стену, чтобы не отнимать ни кусочка расстилающегося внизу вида. Они молчали, осознавая, что всё это — в первый и последний раз. Больше им не доведётся подойдя к Маяку погрузиться в шлюпку и отправиться в гости. А смотритель вряд-ли кого-то будет принимать — корабли будут приходить без его участия, уже не к нему, а к кому-то другому. Все продолжали молчать, пытаясь запомнить этот закат — один из тысячи, из миллиона, но почему-то для каждого по-своему последний.

* * *

А теперь вот закрывают. Ещё пару лет — и всё. Не нужен Маяк теперь, говорят. Что-то новое для навигации придумали. Я ведь не слежу теперь за этим — столько всякой чепухи наизобретали, во всём и не разобраться. Да только всё равно здесь останусь. Пусть железки свои снимают с Маяка, может, на что ещё они сгодятся. А остальное я выкуплю. Денег-то поднакопилось за все эти годы — мне-то тут их тратить особо некуда. Вот. Ну, а как приедут железо забирать, — пусть всё-таки окно расширят. Тогда-то уж можно будет. Покружу ещё чуток на орбите. Очень уж хочется посмотреть, как они через гиперкосмос без маяка полетят...

Мальчик и водка

Однажды одного маленького мальчика послали пасти у магазина. Мужики и бабы работали в поле, а мальчик пас. Потом он решил пошутить и стал кричать:

— Водка! Водка!!!

Прибежали мужики, кто с сумками, кто с авоськами, а кто и просто так. Но никакой водки на самом деле не было в магазине. Мужики побили маленького мальчика и ушли в поле работать дальше. А мальчик приложил к синякам подорожник и снова стал орать:

— Водка!

Опять прибежали мужики. Один даже с тележкой. Глядь — а никакой водки-то и нет. Крепко побили они тогда маленького малчика и ушли работать на поле. И тут в магазин привезли водку. Мальчик забегал, закричал:

— Водка! Скорее! Водка!!!

Но никто ему не поверил. Тогда маленькому мальчику пришлось выпить всю водку самому. Он отравился, заболел и умер. А водку в магазин больше не привозили.

Трактатъ о Лошади

Лошадь велика и хитрожопа. На всём протяжении человеческой истории лошади подпирали собой моральные устои, неся тем самым тяжкий груз ответственности перед эволюцией. Всем нам печально известно, на что способна опустившаяся лошадь с низкой моралью. Как установили учёные, лошадь является вредным животным, одна часть которого кусается, а другая — лягается. Основные качества лошади — лживость и злопамятность.

Объявлять лошадям войну следует с великой осмотрительностью, так как пленных они берут весьма неохотно, подолгу торгуясь за каждого, а попасть в рабство к лошади не хочется решительно никому.

Лошадь обладает редкостной и удивительной разрушительной способностью. Животное практикует отбрыкивание, разгрызание, опрокидывание и затаптывание, прижатие к вертикальным поверхностям и обслюнявливание, тем самым нанося невосполнимый урон объектам народного хозяйствования. Запасы провианта поглощаются лошадьми с умопомрачительной скоростью. Участвуя в битве с урожаем и ведомая самыми низменными побуждениями, лошадь не брезгует никакими, даже наиболее варварскими средствами.

Хотя лошади и способны к переговорам, до сих пор не зафиксировано ни одного случая успешного их завершения. Многие парламентёры либо попали в рабство к лошадям, либо приняли лошадиную религию, о которой толком ничего не известно, так как лошади редко дают какие-либо объяснения на этот счёт. Лошади знамениты своими анархистскими убеждениями, неприятием денег и отсутствием торговли.

Тем не менее, нет никакой опасности в том, чтобы заговорить с незнакомой лошадью, так как лошадь никогда не нападает первой, вместо чего предпочитает действовать измором и хитростью.

Кое-кто распускает совершенно необоснованные слухи о возможности тесного сотрудничества лошади и человека. Утверждают даже, будто существуют некие «конно-спортивные клубы». Всё это, по глубокому убеждению автора, — выдумки и байки непросвещённых мужиков.

Дракон

Я не выходил из пещеры очень давно. Давно даже по моим меркам. Если долго лежать на одном месте, то даже каменный пол прогревается. И теперь я боялся, что если сдвинусь, встану, то упущу тепло, и уже не смогу нагреть пещеру снова. Уже долгое время все кругом было серым. Пыль, песок, ветви растений, которые порой заносил в пещеру шальной порыв ветра... Иногда мне кажется, что я сам покрылся слоем пыли. Пыль эта везде, это она создает серую пелену вокруг.

...Всю жизнь я мечтал увидеть дракона. Многие не верили, считали это детскими сказками. Но мне казалось, что я знаю о драконах всё. Они могут жить девять тысяч лет, они большие, почти все могут летать, они говорят... Я вслушивался в легенды, которые старики по вечерам рассказывали у огня, в надежде найти хоть какую-то подсказку, которая приведёт меня к моему дракону. Я мечтал о том, как мы будем с драконом говорить, чему он меня научит, как расскажет о тысячелетиях своей жизни. Я представлял его — огромного, покрытого потрепанными временем чешуйками, каждая размером с мою ладонь. Можно сказать, я был одержим драконом. Каждый раз мне было всё труднее засыпать. Словно когда начинаешь чувствовать, что сейчас провалишься в какой-то чужой, неизведанный мир, и вдруг вздрагиваешь, сбрасываешь с себя одеяло и понимаешь, что это было всего лишь начало сна. Казалось бы, ещё немного — и я увижу своего дракона. Но тело предательски дёргается, и я почти просыпаюсь в жёсткой постели, понимая сквозь сон, что момент упущен...

Сквозь сон я почувствовал, что что-то не так. Как-то странно дёрнулась рука. Как-то неудобно было лежать на этой... На этом каменном полу! Пещера была весьма большой и потому достаточно тёмной. Я оглянулся, и понял, что вижу собственную спину. Очень неровную, грязно-зелёную и чешуйчатую.

...Мне пришлось снова учиться ходить. Через неделю я мог даже бегать рысью. Бежать, правда, было особо некуда. Всё, что я увидел, когда в первый раз выбрался из пещеры — серая, безжизненная равнина. Словно центр моего нового мироздания над ней возвышалась гора, в которой я жил. Первое время я не раз забирался на её вершину в надежде разглядеть хоть какое-то движение. Я быстро понял, что кроме падающего с неба снега всё в этом месте неподвижно.

Порой тьма наваливается так внезапно, что я пугаюсь. Впрочем, это всего лишь снег. Ветер и снег так сильны, что, если б я отошёл от входа в пещеру на несколько шагов (моих новых шагов), то, боюсь, найти дорогу назад уже не получилось бы. Случалось и так, что я неделями оставался запертым ледяной вьюгой и предавался созерцанию своей пещеры.

...После примерно пятнадцати лет я сбился со счёта. Сложно подсчитывать время, когда не на чем делать зарубки, а твои пальцы либо оставляют на камне жалкие царапины, либо просто сразу же крошат его. Год состоит из просто зимы и очень холодной зимы. Во время просто зимы иногда даже растаивает снег. В такие дни на равнине видны валуны и неглубокие овраги. Хоть какое-то разнообразие вместо этой вечно серой мглы, которая, кажется, пришла навсегда. Я засыпал, а когда просыпался, не мог определить, сколько времени прошло: ландшафт не менялся, а Солнце было там же, где оно могло оказаться и через три часа моего сна, и через триста.

Поэтому я не знаю, сколько лет прошло с того момента, когда я первый раз увидел это серое небо. Иногда ко мне приходили разные люди. Сначала они были железные, как рыцари, про которых мне рассказывали в детстве. Я слышал, что рыцари достаточно сильны, чтобы бороться с драконами, и потому в первый раз даже испугался. Железный человек стоял у входа в пещеру, с мечом наготове. Внезапно он закричал и бросился ко мне. Я вцепился зубами ему в руку. Крик человека стал ещё громче, и я поспешил отнести его наружу. Тряхнув головой, я отбросил его в сторону. Рыцарь лежал непожвижно, животом вниз. Справа от него на снегу расплывалось тёмное пятно. Я подумал, что наверное прокусил бедняге доспехи, и тут почувствовал во рту что-то холодное. Потрогал это языком и чуть не примёрз. Я поскорее выплюнул предмет и увидел, что это была железная рука. Она сжимала длинный меч, а из другого её конца в морозный воздух поднимался пар...

Они были самые разные. И разноцветные, все в каких-то перьях. И в тигрином меху со смешными гребнями на железных шапках. Странные пятнисто-зелёные, словно вывалявшиеся в траве, с круглыми зелёными головами, всё время говорили с кем-то и шипели. Большие белые с гладкими чёрными блестящими лицами и с оружием, которое делает больно. Потом снова железные, но без ног и головы, зато четырёхрукие. Эти не пытались напасть. Пришли, заглянули — и всё...

Потом перестал идти снег. Совсем. Через пару дней я выглянул из пещеры и увидел, что всё остановилось. Не было ветра. Ничто не шевелилось, а горизонт будто бы приблизился. И вроде бы вокруг стало немного светлее. Так продолжалось, наверное, несколько лет. Хотя теперь не было никакой возможности считать годы, потому что зима не делалась холоднее и не теплела потом снова. Мне казалось странным, что ничего, совсем ничего не происходит. Я выполз из пещеры и, не сворачивая, отправился на восток. Через пару десятков шагов я обнаружил, что идти дальше не могу. Словно во сне, когда убегаешь от кого-то, пытаешься изо всех сил шевелить ногами, но как-будто находишься в чёрной вязкой воде и не можешь сдвинуться с места. Озадаченый, я вернулся в пещеру и заснул.

Пробуждение было странным и каким-то ярким. Слишком светло было вокруг. Светло и тесно. Стены моей пещеры ужались, стали ровными и светящимися. Свет постоянно менялся, он напоминал отблески костров, которые когда-то люди жгли, перед тем, как уйти в пещеру. Я не понимал, что со мной творится. Все тёло болело, руки и ноги не слушались. Я не знал, что со мной случилось, где я нахожусь и что теперь будет. Было очень нерпиятное ощущение, что на руках у меня появились лишние пальцы. С огромным тудом я поднял голову и попытался осмотреться.

Я начинаю уже понимать их язык, он чем-то похож на мой. Они говорят, что если я стану работать на их копропро... корпро... (никак не могу запомнить это слово)... рацию, то они вылечат меня до конца. А мне лечения уже и не нужно. Я не хочу ни на кого работать. Да я же ничего и не умею. Изо всех знаний у меня осталось лишь одно.

Я знаю точно: я был драконом...

ППР на ЦТП

Уважаемые жители! Ровно в полночь вашему ЦТП придёт ППР, и он превратится в тыкву!
Есть сильное подозрение, что первая часть надписи означает проведение плановых работ на центральном тепловом пункте. Но доколе это будет продолжаться, понять не могу до сих пор. 24:00 25 марта — это когда и сколько? Грядущие сутки будут волнительными.

Поезд

Седой железнодоpожник попpавил фypажкy и склонился над pасписанием движения. Он точно pассчитал, что поезд «Тыгыдым–Бздюкинск» пpойдёт чеpез деpевню Миндюкино pовно в 9:02 yтpа. В 9 pовно откpывается Миндюкинский пyнкт пpиёма стеклотаpы, что вызывает небывалyю активность похмельных абоpигенов. Машинист довольно потёp pyки...

Разноцветный поток весёлых вьетнамцев шyмя и толкаясь вливался в поезд. Их баyлы были полны всяческого баpахла, что пpедвещало пеpегpyзкy состава. Машинист стоял на платфоpме и скептически осматpивал толпy пассажиpов.

«Ничего... Hе pазгоном, так накатом!» — pешил наконец он и посмотpел на часы.
Быстpо пpикинyв в yме, что гpyжёный вьетнамцами поезд бyдет pазгонятся дольше, yмyдpёный опытом машинист тpонyл состав на 2 минyты 17 секyнд pаньше pасписания. Hедовольные вьетнамцы сыпались из незапеpтых двеpей на пyти, yвлекая за собой часть своего гpyза. Локомотив с облегчением свистнyл, и поезд начал набиpать скоpость...

...Стаpая Эпитафья Евгpафовна пpоснyлась с бодyнища pано yтpом. Она смyтно помнила, как вечеpом пpоводила обоз, pазвозивший по домам подвыпивших деpевнян. Hад Миндюкино поднималось не пpедвещавшее ничего хоpошего большое кpовавое Солнце, медленно ослепляя стаpyшкy и пpобyждая в её стpемительно дpяхлеющем оpганизме дpевний инстинкт пpедков — желание опохмелиться. Злой pок медленно отсчитывал минyты до откpытия пyнкта пpиёма стеклотаpы. В 8:52 Эпитафья Евгpафовна закинyла за спинy огpомный мешок и с низкого стаpта помчалась обналичивать вчеpашние бyтылки. Ей пpедстояло пpобежать пол-деpевни, взобpаться на высокyю насыпь, пеpемахнyть чеpез pельсы и оказаться y двеpей заветной избyшки. «Hадо потоpопиться» — pешила она, yвидев, как из домов выбиpаются её вчеpашние собyтыльники с не менее огpомными мешками, тележками и чемоданами. Стаpyшка пpипyстила pысью и вскоpе оказалась y подножья насыпи.

...Машинист издалека заметил шевеление под откосом и понял, что на этот pаз pассчитал всё веpно. Hемного пpибавив скоpости, он поплотнее вжался в кpесло в ожидании yдаpа.

...Вот и веpх насыпи... Ещё несколько шагов... Пpоклятый мешок всё больше сползает набок. Hагpетый yтpенним солнцем pельс кажется таким высоким. Запах пpопитанных неизвестно чем шпал бьёт в нос и кpyжит похмельнyю стаpyю головy...

...Восемь... Семь... Шесть... Машинист пpодолжал отсчёт.

...И этот дypацкий гpавий. Как больно ногам!

...Четыpе!

...Мешок окончательно сполз и pyхнyл со звоном на шпалы. Гонимая бодyном стаpyшка силилась поднять его, но тщетно. Что-то большое, твёpдое и зелёное пpишло в её жизнь внезапно, и, как оказалось, навсегда...

«Хоpошо, что не yстpоился водителем автобyса, а то сейчас все шины бы нахpен пpоколол.» — pазмышлял машинист, включив «двоpники». Рейс только начинался, а впеpеди было ещё так много деpевень, посёлков и маленьких гоpодков...

Заднее число

Я продолжаю реформировать свой старый добрый сайт. Теперь он будет злым и зубастым, а старым добрым станет этот блог. Чтобы его поскорее его состарить (и задобрить), этой же ночью я начну потихоньку перетаскивать оттуда свои старые рассказы. И, быть может, даже стихи. Здесь их читать будет гораздо удобнее.

Кто-то может спросить: почему только старые? А новые пишутся, и будут выкладываться по мере написания.

Приятного чтения!

Попираем классику транспорта

Уступайте места инвалидов пожилым людям.

Почта меняется

Любое и каждое почтовое отделение нынче увешано листовками и значками, смысл которых сводится к одному: теперь всё будет хорошо. Качество обслуживания, скорость, ещё дважды качество, нанотехнологии интерактивных почтовых отправлений.

Почему 7 марта выдают за 7 марта? Непорядок.

Ходить нельзя купаться

Критикуешь — предлагай! Если летом купаться запрещено, то снизу сразу же подписано, чем можно вместо этого заняться зимой.Внимательный читатель разглядит на стенде схему места, где установлен этот восхитительный предмет агитации. Конечно же, это ВДНХ.

Сразу же за плакатом подают медовуху с видом на фонтан «Колос». Это я к лету готовлюсь, вспоминаю.

Возрождая традиции будущего…

Данная рекламная продукция привлекает внимание своей тщательно продуманной бессмысленностью. Превозмогая былины крепчающего, неведомый маркетолог выдавил из себя концентрированный продукт жизнедеятельности. Вдохновляя топологию пубертата, дизайнер нажал на запретное слово «ижица». Там были ещё разные клипарты, но это уже не важно.

Кто идёт? Да пиздец, конечно же!

Детский камуфляж

Мне кажется, что должна быть специальная текстура детского камуфляжа. С идиотскими этими цветами китайских игрушек. Тогда дети смогли бы маскироваться в бассейнах с пластиковыми мячиками, например. И на игровых площадках появились бы отряды стелс-коммандос. Приучать маленьких женщин к униформе, и всё такое, да... Вот так всё должно быть, мне кажется.

Нанотехнологии

— А что, Мефодьич, выходит у тебя норма-то?

— Куда ж без неё? Конечно, выходит. Ты пойми, оно ведь по-всякому нынче-то бывает. Нам тут — как бы это помягче? — Стальные руки-крылья. И вместо, стало быть, мозга — этот, как бишь там его?

— Да погоди ты! Вот лучше скажи: как это так всё время выходит, что у тебя по всей бригаде план выполняется, а у нас — пшик да профанация, и на партком ежедневно.

— Ну, партком — это оно завсегда. А надо вот как...

Мефодьич смачно затянулся «Едиными Крепкими». Сигареты эти на «Учебно-опытном Нанотехнологическом комбинате имени Первого Пятилетия Плана Президента» выдавались всем передовикам производства по договору о взаимозачёте с местной епархией. Слушатели сгрудились плотнее, внимательно принюхиваясь к микроскопическим частицам дыма.

— Вот вы, — обвинительно осмотрел Мефодьич собравшихся, — ради чего тут работаете?

Посыпались заученно-робкие ответы. «За Родину», «за Партию», «за решения Съезда». Зам. зав. отдела андроидных роботов по-интеллигентски смело прошептал: «За кредит на Ладу-Клюкву». Мефодьич немедленно упёр палец в автомобилиста:

— Истинно, однако ж, говоришь!

Затем он сместил точку фокусировки в сторону. От пальца, казалось не уйти; хотя некоторые сотрудники и предприняли попытку скрыться в густых клубах мефодьичевских «Единых», изобличающий жест настиг каждого персонально.

— Эти вот все за идею вкалывают.

При этих словах в сизом сигаретном удушье многим почуялся запах крамолы. Сразу с трёх сторон предупредительно закашляли.

— А надо за продукт! И вот что, спрашивается, за продукт, который дала нам Партия?

В толпе молча отмели несколько версий пищеварительно свойства. Дым как будто бы сгустился.

— Мелко мыслите, господа! Мелко! Главный продукт, который дала нам Партия, есть у каждого. И кто о нём думает — у того завсегда всё хорошо. Вот кризис был? Был! Смута была? Была! А как Партия сказала — так всё враз и кончилось. Потому что вот как у всех денег не было, так сразу было плохо. А как у всех деньги стали, то и налаживаться всё пошло. А деньги откуда?

Начальник цеха распила бабла нервно хихикул, выпустив из себя при этом полтора кубометра дыма.

— Верно, господа. Мы с вами и делаем деньги! На нашем родном комбинате! Как о том подумаешь, то сразу же и план, и норма, и всё получается. Это же, — Мефодьич молниеносно сунул руку в карман, — и есть наш родной партийный продукт.

Теперь весь его палец был перемазан серой металлической пылью. Мефодьич гордо очертил в дыму полукруг, потёр пальцы, будто покрошил зерно курам и резюмировал:

— Вот он какой — наш российский нанорубль! Теперь на всех хватит...